Вы нас даже не представляете «Медуза» рассказывает, как российские активисты пытаются прийти в себя после серии конфликтов в оппозиционной среде (спойлер: ничего не выходит)
Вы нас даже не представляете «Медуза» рассказывает, как российские активисты пытаются прийти в себя после серии конфликтов в оппозиционной среде (спойлер: ничего не выходит)
Аудиоверсию этого текста слушайте на «Радио Медуза»
6 декабря 2023-го житель Санкт-Петербурга Максим вернулся домой с работы, поужинал — и стал ждать полуночи. Спать он не собирался: нужно было своими глазами увидеть, как два билборда, недавно арендованные новой, никому не известной на рынке фирмой, обтянут баннерами.
Возле билборда на 2-м Муринском проспекте Максиму пришлось провести пару часов. Чтобы не заснуть прямо в машине, он пил кофе и смотрел Екатерину Шульман. Когда монтажники оператора наружной рекламы Russ наконец-то приехали натягивать синий баннер с неприметным QR-кодом и надписью «Россия. С Новым годом», Максим ухмыльнулся. Он продолжал ухмыляться, пока ничего не подозревающие рекламщики крепили баннер, похожий на скучное новогоднее поздравление.
Утром 7 декабря — ровно за 100 дней до выборов президента России (еще был жив Навальный) — билборды начали появляться в новостях об очередной акции Фонда борьбы с коррупцией. QR-коды, которые еще ночью вели на предновогоднюю лотерею, теперь отправляли пользователей на сайт с призывом голосовать за кого угодно, кроме Путина. Несмотря на шумиху, сам Максим, тогда координатор петербургской ячейки «подпольных штабов» ФБК, почти не испытал удовлетворения.
«Баннер не поможет победить Путина и остановить войну, — объясняет „Медузе“ активист (он и сейчас остается в России и помогает ФБК, но ушел из петербургского штаба). — Не отпускает ощущение, что мы мало на что влияем. Ладно бы еще система шаталась — а она у солнцеликого Владимира Владимировича вышла очень-очень устойчивая. И нет предпосылок, чтобы что-то начало рушиться».
Через несколько часов, днем 7 декабря, рабочие под контролем полиции сорвали баннеры ФБК. За прошедший с той акции год сомнения Максима в перспективах антипутинского сопротивления только усилились, в том числе из-за серии громких конфликтов, случившихся в российской оппозиции за рубежом:
Я не знаю, зачем [Максим] Кац прыгнул на ФБК. Зачем [Леонид] Невзлин заказал избить молотком Леню Михайловича [Волкова] — это вообще чума из 1990-х какая-то. Но в целом с такой оппозицией…
Да лучше бы их вообще не было. Забыли уже, с кем на самом деле бороться-то надо. Сейчас вообще не к месту обсуждать, кто там с кем сотрудничал, кто в чью защиту письма подписывал, какой банкир объявлялся номиналом. Но Ходорковский, Кац и ФБК как будто решили заранее решить, кто же из них имеет право называться оппозицией.
Навальный оставил нас, маленьких котят, одних. Теперь даже из тюрьмы никто письма не напишет: «Ребята, не переживайте, я с вами!» Вот только он завещал: если меня не станет, то ваша задача — самим стать сильными котятами. Как будто именно этого оппозиция и не сумела.
«Людям неохота с этим ассоциироваться»
Внутренние конфликты повергли российскую оппозицию в «уныние», «тоску» и «тошноту» — так формулируют опрошенные «Медузой» независимые политики и активисты свое отношение к событиям 2024 года.
Лидер организации, которая помогает уехать из РФ россиянам, выступающим против войны, на фоне скандалов «неделю не мог встать с кровати» из-за обострившейся депрессии. Журналистка и создательница «Свободной Бурятии» Александра Гармажапова размышляла, не сменить ли профессию (например, стать шоколатье или руководительницей собачьего приюта).
Политзаключенные — «что навальнисты, что кацеботы» — по большей части просто «бесятся» от пересказов происходящего в твиттере, утверждают волонтеры проекта «Передачи СИЗО». Многие российские активисты «предпочитают в это просто не вникать, чтобы не тратить последние силы», считает Дарья Серенко, координаторка ФАС — «Феминистского антивоенного сопротивления» (сейчас она живет в Испании).
Жанна Немцова, глава Фонда Бориса Немцова, уверена, что в последнее время абсолютно все российские оппозиционеры «стали более токсичными» и «людям неохота с этим ассоциироваться». В качестве примера она приводит свою работу над книгой «Государство и я»:
Я договариваюсь об интервью с людьми, которые до 2022 года сотрудничали с властью, а потом приняли решение разорвать все отношения. Один из известных спикеров, как мне казалось, почти был согласен, но потом передумал. Его представитель упомянул скандалы в оппозиции как негативный фактор. Что-то я пыталась этому представителю сказать, но что бы я ни сказала… Смешно ведь начинать: «Ну я-то никакого отношения к этому не имею!» Ты не можешь себя полностью отделить от этого.
В 2023 году и сама Жанна Немцова оказалась в центре резонансной истории, когда выяснилось, что в ее ближний круг проник агент ГРУ. Им оказался гражданин Испании и РФ Пабло Гонсалес (он же Павел Рубцов), несколько лет работавший под прикрытием в среде российских оппозиционеров как журналист и военкор.
Осенью 2024-го о глубоком разочаровании в лидерах оппозиции заявил предприниматель и филантроп Борис Зимин, который много лет поддерживал ФБК. Зимин выступил с публичной критикой в адрес руководителей Фонда борьбы с коррупцией и осудил стратегию, которой придерживалась организация в последние годы. Он также резко высказался о последних проектах ФБК, в том числе о расследовании про Невзлина и о сериале «Предатели», который переосмысляет историю 1990-х (многие зрители и свидетели событий тоже остались недовольны этим проектом — и даже обвинили создателей в фальсификации истории).
«Мне кажется прискорбным, что такие усилия тратятся на то, чтобы побороться за место на площадке, которая, в общем-то, имеет очень мало значения, — говорил Зимин „Медузе“ о конфликте ФБК с Михаилом Ходорковским и другими „олигархами из 1990-х“. — Как бы я ни хотел любить российскую оппозицию, ее значение в нынешних событиях — в войне, в проблеме устойчивости путинского режима, в вопросе сопротивляемости Украины — очень и очень мало́».
Еще один известный общественный деятель — предприниматель и участник Антивоенного комитета Евгений Чичваркин — в конце 2024 года объявил, что хочет вообще «вывести себя за рамки» оппозиции, пока ее лидеры снова не «сосредоточатся на внешнем враге». Обсуждать эти события с «Медузой» Чичваркин отказался: «Некрасиво же будет, если меня вырвет в эфире? Пока срачи не кончатся, я делаю шаг в сторону. Сворачиваюсь калачиком, как Ганди, и не встану с циновки, пока люди не придут в себя».
Делают вид, что не огорчены, только некоторые из тех, кого эти скандалы непосредственно затронули. Михаил Ходорковский — близкий друг и деловой партнер Невзлина — заявил «Медузе», что конфликты его «нисколько не депрессируют». Политик Максим Кац убежден, что его резонансное расследование о банкирах и ФБК «наоборот, воодушевило [аудиторию]: люди хотят политики пусть не богатой, но честной». (Представители ФБК отказались говорить с «Медузой» во время подготовки этого материала.)
Главная причина непрекращающихся конфликтов большинству собеседников «Медузы» кажется очевидной, и формулируют они ее примерно одинаково: российская оппозиция находится в кризисе и почти никто не верит, что ее лидеры смогут в ближайшее время прийти к власти в России.
«Никто не может предложить способа прогнать Путина из Кремля или остановить войну, — рассуждает в разговоре с „Медузой“ сотрудник „Мемориала“, глава программы „Поддержка политзаключенных“ Сергей Давидис. — Поэтому люди начинают искать виноватых». Александра Гармажапова формулирует это похожим образом: «Друг до друга дотянуться легче, чем до Путина. Люди просто выплескивают свою беспомощность».
«Люди истончились. Я сама истончилась, я это чувствую, — говорит Дарья Серенко. — Я могу зайти в твиттер или в фейсбук — а потом мне плохо еще неделю. Надо мной в твиттере еще постоянно смеются, что я предлагаю каким-то политикам вместо закидывания друг друга какашками сходить на медиацию с профессиональным конфликтологом. Хотя вообще-то та же история практикуется между государствами в диалоговых группах. Люди так мир между государствами заключают».
«Кого-то смотришь на ютьюбе и думаешь: чувак, ты там по ходу тоже уже от реальности отъехал»
Политикам, оказавшимся в эмиграции, и их сторонникам, оставшимся в России, все труднее понимать друг друга. Они оказались в двух разных реальностях, в каждой из которых свои проблемы. Из-за этого конфликты между оппозиционными группами за границей выглядят особенно неуместными, отмечают опрошенные «Медузой» политики и активисты.
Разрыв между россиянами и политэмиграцией «огромный — и будет только нарастать», считает Жанна Немцова. Два собеседника из сферы российского гражданского общества в разговоре с «Медузой» вспоминают один из главных протестных лозунгов конца 2011 года — «Вы нас даже не представляете». Тогда он был адресован депутатам Госдумы после выборов, на которых наблюдатели и журналисты зафиксировали возмутительные фальсификации. «Некоторый ужас в том, что теперь это обращено не только к действующей власти, но и к оппозиционной политике», — говорит Григорий Свердлин из проекта «Идите лесом».
«Остающиеся в России смотрели на ребят, которым удалось уехать, с надеждой, что те себя сохранят», — рассказывает кооперативу независимых журналистов «Берег» журналистка и бывший депутат Ржевской городской думы Екатерина Дунцова; она пыталась зарегистрироваться антивоенным кандидатом на выборах президента 2024 года и до сих пор остается в РФ. «А вместо этого начались бесконечные разборки. Конечно, у людей наступает разочарование», — подытоживает Дунцова.
Максим из Петербурга, который помогал ФБК провести акцию с баннерами, упрекает в возникновении этого разрыва и редакции независимых изданий, работающих вне России: «И оппозиция, и вы, медиа, теряете связь с тем, что происходит у нас здесь, в России, — какой градус, какие нарративы… Хочется, чтобы понауехавшие лидеры мнений получали больше обратной связи. Потому что иногда кого-то смотришь [на ютьюбе] и думаешь: чувак, ты там по ходу тоже уже от реальности отъехал — может, ты сам там в каком-то бункере сидишь?»
Лев Шлосберг — один из немногих оппозиционных политиков, остающихся в России и продолжающих публичную деятельность (несмотря на уже заведенное против него уголовное дело), — в разговоре с журналистами кооператива «Берег» отмечает, что не может вспомнить ни одного примера, «чтобы политик, вынужденный покинуть Россию, сохранил свои связи с обществом живыми и естественными»:
Никакая электронная коммуникация не может заместить того, что я бы назвал «чувством страны». Температуру по больнице можно измерить, только находясь в этой больнице. Все остальное — эрзац-впечатления. Я понимаю, что многим людям трудно признаться даже себе, что оттуда, где ты находишься, уже нельзя чувствовать и понимать свою страну полноценно. Но само общество очень остро чувствует личную сопричастность политика либо ее отсутствие.
Шлосберг много раз заявлял, что, по его мнению, никакие действия политэмигрантов «не имеют к будущему нашей страны абсолютно никакого отношения». В августе 2024 года пост Шлосберга, в котором он рассуждает о «партии чужой крови», надеющейся «вернуться в Россию за броней чужих танков», спровоцировал одну из самых острых политических дискуссий последнего времени (она вышла на новый уровень, когда Шлосберг дал интервью Ксении Собчак).
На Шлосберга предсказуемо обрушились те, кто был вынужден бежать из страны. Экономист Константин Сонин (заочно получил в РФ восемь с половиной лет за «фейки» про армию) назвал заявления политика «всплесками сомнительного патриотизма». Журналист и координатор гражданских проектов Сергей Пархоменко (объявлен в РФ «иноагентом») заявил, что «воззвание-завывание» Шлосберга полно «лицемерия, демагогии и пошлости»: «Есть такие бывшие политики, которые упали и дали. Самым пошлым, жалким образом».
Под тезисом «Вы нас даже не представляете» готовы подписаться многие политэмигранты, причем самым буквальным образом. Несмотря на то, что лидеры общаются с европейской и американской бюрократией (например, лоббируют санкционные списки, обсуждают облик России будущего в Европарламенте или пытаются защищать права российских беженцев в США), внутри антипутинского сопротивления до сих пор не появилось всеми признанной структуры, которая функционировала бы как представительство российской диаспоры и системно отстаивала ее права.
Проекту «Идите лесом» при наличии подобного представительства было бы «проще добиваться легализации клиентов» (то есть тех, кто хочет избежать участия в войне), говорит Свердлин.
«К европейским политикам должна регулярно приходить какая-то одна группа с одними и теми же просьбами — и мы постоянно говорим об этом нашим политикам, потому что нам на это постоянно указывают дипломаты стран ЕС и сотрудники Европарламента, — подтверждает в разговоре с „Медузой“ представитель эвакуирующей группы InTransit. — Разрозненные действия им только мешают. Например, в МИДах нам жалуются: то один приедет, то другой; так что нам делать — то, что говорят эти, или то, что рекомендуют те?»
То же самое наблюдает и эксперт по борьбе с коррупцией, бывший глава «Трансперенси Интернешнл — Россия в изгнании» Илья Шуманов: «От западных дипломатов я слышу, что было бы здорово иметь российскую Тихановскую, то есть одного лидера или коалицию, которые бы представляли россиян, как Тихановская — белорусов. Пока этого нет. Кто-то на Западе общается с ФБК, кто-то — с представителями Ходорковского. В итоге легитимности нет ни у кого, потому что всегда есть какая-то альтернативная точка зрения».
«На Западе — комфортно. В России — никаких шансов»
На протяжении трех лет после 24 февраля практически все вопросы, связанные с Украиной, в оппозиционной российской среде вызывают болезненные дискуссии. Но один вопрос обсуждается особенно остро — это поддержка ВСУ. Многие украинские активисты требуют, чтобы антивоенные россияне отправляли деньги украинской армии. Многие антивоенные россияне заявляют, что не готовы финансировать убийство своих соотечественников.
Вокруг этого вопроса предсказуемо разворачивается огромное количество самостоятельных скандалов. Весной 2023 года Анна Ведута — бывший пресс-секретарь Навального, сейчас — директор по стратегическим партнерствам Free Russia Foundation — в ходе одного из споров в соцсети Х выложила пост с фотографией снарядов, на одном из которых было написано «Ваш враг в Кремлi, а не в Украiнi». «Вот тебе скриншот снаряда, купленного на мои деньги, с моим приветом „нашим мальчикам“, в чьей поддержке меня обвиняют», — подписала картинку Ведута.
Российские пропагандисты активно использовали этот пост для атаки на ФБК. Его до сих пор вспоминают в дискуссиях в соцсетях в качестве иллюстрации того, как оппозиционеры якобы «финансируют обстрелы» собственной страны.
Россиянам же «хочется здоровой патриотической позиции», а не «лояльности к Западу и Украине», говорит «Медузе» бывший активист ФБК Максим: «Идет заигрывание в ту сторону, хотя сторонники и потенциальные избиратели-то живут здесь, в России. Мне как гражданину РФ обидно, что интересы украинцев и понауехавших наших сограждан ставятся во главу угла. А нас, находящихся в России, как будто отрезают. Перемены-то начнутся не оттуда — они начнутся здесь, внутри страны».
Как формулирует один из опрошенных «Медузой» политологов, оказавшись в эмиграции, часть российской оппозиции стала смотреть на ситуацию «украинско-западными глазами». С риторикой о том, что все россияне несут ответственность за войну, «хорошо на Западе, комфортно — но она не дает никаких шансов на популярность в России», считает эксперт.
По одной истории можно хорошо проследить, как меняется политическая риторика при выезде политика из России. Илья Яшин, которого в 2022 году посадили за антивоенную деятельность, в 2024-м освободился в результате массового обмена заключенными между Западом и РФ — и оказался в Европе (хотя он категорически не хотел покидать родину). Первым делом Яшин назвал одним из приоритетов своей политической работы прекращение войны в Украине, которая, по его мнению, зашла в «кровавый тупик», — и призвал стороны сесть за стол переговоров. Эти слова вызвали колоссальное раздражение у украинской аудитории и сторонников ведения войны до полной победы ВСУ (под которой в Киеве подразумевают возвращение к границам 1991 года).
Уже на третий день после обмена политик согласился со своими критиками. На собственном стриме он заявил, что в заключении «выпал из контекста» и что ни одна часть Украины не может быть «сдана Путину» (иначе тот станет только «агрессивнее»). Яшин также признал, что ему самому следовало «лучше подбирать слова», учитывая, сколько украинцев потеряли своих близких из-за действий России. Новые тезисы вызвали критику уже у другой части аудитории — тех, кто считает, что политики в эмиграции должны в первую очередь представлять интересы антивоенно настроенных россиян. (Говорить с «Медузой» для этого текста Яшин отказался.)
Можно ли вернуть ощущение единства двум частям гражданского общества, разделенным границей, непонятно. Дарья Серенко уверена, что оппозиции в изгнании необходимо предоставлять платформу «голосам изнутри России».
На берлинский антивоенный митинг 17 ноября 2024-го, организованный Юлией Навальной, Ильей Яшиным и Владимиром Кара-Мурзой, представители ФАС вышли с лозунгами, придуманными находящимися в России людьми. Авторство каждого было указано на самих плакатах: «Татьяна, 56 лет, Саратов»; «Алина, 28 лет, Балашов»; «Дио, 14 лет, Петербург».
«Мы как движение задумались: а что этот митинг может дать людям внутри диктатуры? Которые удалены от событий, которые кажутся им важными? — объясняет Серенко. — И собрали их реплики, чтобы они чувствовали, что высказываются хотя бы так. „Мой голос пытаются подавить здесь — но мои союзники могут его передать“. Это про латание разрыва».
Похожую технологию опробовала и Юлия Навальная: она объявила сбор предложений по реформированию будущей России через открытую форму, которую может заполнить любой желающий (о результатах сбора пока не сообщалось).
Берлинский митинг, куда призывали выйти Навальная, Яшин и Кара-Мурза, оказался в 2024 году одним из немногих объединяющих событий для российской оппозиции — несмотря на то, что его критиковали за запоздалые лозунги. Но и это событие сопровождалось неприятностями: следом за митингом последовал грандиозный скандал из-за российского триколора, который принес на берлинское шествие один из участников.
«Оппозиция превратилась в собрание блогеров-миллионников со звездной болезнью»
Бывший глава липецкого штаба Навального Илья Данилов с удовольствием вспоминает, как несколько лет назад, задолго до войны и убийства лидера ФБК, снимал свои первые расследовательские ролики:
Опыта никакого не было, получалось по-дурацки — но как же было весело! Подлетаешь с камерой, задаешь вопросы… Помню, сделали ролик про офшоры мэрки Липецка [Евгении Уваркиной] на 100 тысяч просмотров! Или как нашли госзакупку школьных планшетов, в которой цены были завышены раз в десять, — в результате с должности даже сняли главу района. Я очень этим гордился. Люди замечали, лайкали. Хорошее было время.
Ролики, которые публикуют политики и блогеры на ютьюбе сейчас, сделаны намного качественнее, чем то, что когда-то снимал сам Данилов, — но он почти ничего из этого не смотрит. «[Все] производится на потоке, у людей глаза больше не горят. Потому что все мы — и журналисты, и политики — не понимаем, что мы делаем и для чего. Потому что нашу работу, как ни усердничай, больше не видно [из-за блокировок и давления властей]. Даже остающиеся с нами зрители в ее полезность больше не верят. У музыкальных критиков такое бывает после сорока: они начинают переживать, что сами-то музыку не пишут… Так и мы».
Политического контента тем не менее становится все больше. Не имея возможности реально бороться за власть или хотя бы проводить акции внутри страны (протесты в России запрещены и жестко подавляются), оппозиционеры сфокусировались на медийных инструментах. Они конкурируют с независимыми СМИ в производстве новостей и пытаются бороться с государственной пропагандой.
«Оппозиция превратилась в собрание блогеров-миллионников со звездной болезнью, — считает Александра Гармажапова. — Ощущение, что они живут в своем мире. Помню, как на сборе Антивоенного комитета весной 2023-го начали мериться количеством подписчиков на ютьюбе. Это выглядело очень жалко. Все мы в тонущей лодке, в очень плохом состоянии. И сейчас на полном серьезе будем выяснять, у кого сколько подписчиков?»
«Да, политики превращаются в медиа, — признает Максим Кац, которого по-прежнему чаще называют „блогером“, чем „политиком“. — Я стараюсь не брать неберущихся высот. Нужно давать россиянам понять, что на русском все еще можно говорить отличные от пропаганды вещи. Чтобы в нужный момент, когда возникнет возможность легально вмешаться в российскую политику, можно было быстро создать политическую партию».
При этом, как отмечают некоторые собеседники «Медузы» из числа активистов, свою повестку политические блогеры и медиа практически не создают. «Она совершенно реактивная: в России что-то случилось — здесь откликнулись», — говорит политолог Иван Преображенский (яркое исключение из этого правила — ФБК, который выпускает и фильмы-высказывания вроде «Предателей», и расследования в духе прежних времен — например, про зарплату главы «Роснефти» Игоря Сечина).
«У России сейчас есть идея — война. И она зашла [аудитории], — полагает Евгений Чичваркин. — Оппозиции остается только показать прелести свободы, которой никогда толком не было; вызвать фантазию об этом. Так подобрать ключевые слова и коды, чтобы ты закрывал глаза — а перед тобой Диснейленд: розовые башни вверх, музыка, запах карамели — и свобода как основная ценность. Пока такой идеи нет».
«Есть люди, готовые своей репутацией прямо-таки торговать»
Некоторые собеседники «Медузы» из активистской среды признаются, что только после серии внутриоппозиционных конфликтов 2024 года они начали задаваться вопросом о том, на какие средства существуют оказавшиеся в эмиграции политические организации, правозащитные проекты и СМИ.
Так, в результате расследования ФБК о нападении на Леонида Волкова публика впервые узнала о том, что Леонид Невзлин финансово поддерживал целый ряд современных медийных проектов (например, «Соту» и даже «Навальный LIVE»). Фильм Максима Каца о банкирах привел к дискуссии о том, приемлемо ли для таких политических структур, как ФБК, брать деньги у предпринимателей с сомнительной репутацией.
Политические и правозащитные проекты живут не только за счет пожертвований частных лиц или краудфандинга, но и благодаря помощи Европейского союза и США. Иностранное финансирование — чувствительная тема для большинства получателей и с точки зрения безопасности, и с точки зрения репутации. Поэтому публичной информации о том, какие организации и через какие структуры получают поддержку, крайне мало.
По утверждению собеседников «Медузы», важным распределителем американских денег в последние годы стала Free Russia Foundation (FRF) — НКО, созданная российскими эмигрантами в США в 2014-м (помогает политзаключенным и политическим беженцам и «борется с пропагандой»; в 2019-м «Свободную Россию» объявили «нежелательной» организацией в РФ, а в 2024-м Минюст внес фонд в список «экстремистов»). «Они забрали огромное количество грантов, прежде всего американских. И стали большой силой по одной простой причине: у FRF есть деньги», — говорит один из собеседников «Медузы», знакомый с системой распределения грантовых средств.
При этом Free Russia Foundation регулярно подвергается давлению со стороны СМИ и блогеров, связанных с Леонидом Невзлиным. Близкие к нему ресурсы опубликовали десятки критикующих FRF сообщений, подсчитало издание «Агентство». Расследование издания Svtv о «фабрике эльфов» — организованной Free Russia Foundation ботоферме, которая распространяла оппозиционные комментарии во «ВКонтакте», — по одной из версий, также могло появиться при поддержке Невзлина (Svtv позиционирует себя как «либертарианское медиа», оно регулярно атакует независимые российские СМИ, работающие в изгнании).
В декабре 2024 года глава FRF Наталья Арно заявила, что стала объектом нападения в Лондоне: неизвестный мужчина подъехал к ней на скутере, выхватил у нее мобильный телефон и якобы крикнул: «Привет от Невзлина!» Инцидент произошел через несколько минут после завершения встречи Арно с Ходорковским. Невзлин отказался комментировать эту ситуацию.
Тяжелым ударом для организаций, получающих западные гранты — и, судя по всему, для Free Russia Foundation, — оказалась заморозка американской помощи через Агентство США по международному развитию (USAID) в начале 2025 года. Точный объем средств, которые USAID тратил на российское направление, неизвестен. Удастся ли их восполнить с помощью европейской поддержки, также пока непонятно.
Остановка американского финансирования обнажила зависимость индустрии российского гражданского общества в изгнании от западной поддержки — и предсказуемо привела к потоку злорадных реакций по поводу «грантососов», между которыми «обострилась борьба за ресурсы». Тем не менее проблемы с финансовой поддержкой у российской оппозиции за рубежом начались еще до победы Трампа на выборах. И одной из причин для «второй грантовой войны», как саркастично называют борьбу за ресурсы внутри сообщества, стали опять же междоусобные конфликты.
«Мы воспринимали вас как сторонников прав человека, принципиально отличающихся от Путина. Но если вы друг на друга с молотками нападаете, это мажет черной краской всех», — пересказывает Давидис из «Мемориала» реакцию одного из зарубежных политиков на историю с обвинениями в адрес Невзлина.
Попросивший об анонимности общественник примерно в тех же терминах описывает недоумение одного из грантовых фондов: «Когда берут деньги у людей из 1990-х, то, наверное, учитывают, что за этими деньгами тянется какой-то шлейф? Неужели непонятно это?»
Некоторые фонды в итоге задумались о необходимости проведения более строгой процедуры due diligence для грантополучателей из России, рассказал «Медузе» бывший глава «Трансперенси Интернешнл — Россия в изгнании» Илья Шуманов. Михаил Ходорковский, который сам финансирует политические и медийные организации, в беседе с «Медузой» утверждает, что некоторые «демократические проекты» в принципе лишились грантового финансирования: «Они услышали: „Ребят, мы хотели бы пока посмотреть“… Люди просто хотят понять, как дальше будет развиваться история [со скандалами]».
Основательница Russian Democratic Society Ксения Максимова говорит «Медузе», что часто доноры «сливаются» после «очередного взрыва говна на макаронной фабрике», то есть после очередного скандала внутри российской оппозиции.
Сильнее всего от этого пострадают небольшие низовые инициативы, убежден политолог Иван Преображенский: «Западные бюрократы с кем сотрудничали, с тем и продолжат. А вот всем grassroot initiatives [низовым инициативам] сейчас начнут пенять на „сомнительных спонсоров, как у ФБК“ — и под лупой рассматривать всех их предыдущих доноров: „А то вдруг случится такой же скандал, какой организовали вокруг команды Навального, — и выяснится, что мы вам тоже давали гранты?“»
Поддерживающая эмигрантов инициатива «Искра» после твиттер-скандала, в ходе которого основательницу проекта Геру Угрюмову безосновательно обвинили в сотрудничестве с ФСБ, уже потеряла почти все финансирование (хотя оно не было связано с грантовой поддержкой). Вот что об этом рассказывает сама Угрюмова:
После травли нас перестал поддерживать анонимный спонсор, который просто донатил нам крупные суммы в крипте (один раз — даже 0,65 биткоина, или 35 тысяч евро). Посмотрите по отчетам [о тратах «Искры»] за июль и август — там видно, где просадка случилась. В июне у нас на начало месяца оставалось 12 тысяч — а сейчас только 160 евро.
В результате «Искра» временно перестала платить своим сотрудникам зарплаты; организация, по словам Угрюмовой, вынуждена отказывать в помощи многим эмигрантам.
Что касается частных денег, которые попадают в сферу гражданского общества, то «они распределяются по принципу „кто-то с кем-то договорился“», утверждает Жанна Немцова: «Это часто провоцирует грантодателя попытаться купить лояльность». «Есть и люди, готовые своей репутацией прямо-таки торговать», — соглашается Григорий Свердлин. «Российская эмиграция и многие ее интеллектуальные проекты — это просто сеть клиентел, где все обслуживают чьи-то интересы — и независимых людей очень мало», — говорит Преображенский, рассуждая о частных донорах российского происхождения.
Немцова и Шуманов считают, что система финансирования политиков и активистов должна измениться. «Пока эти плохие практики продолжают действовать, они становятся источником части скандалов — той, которая крутится вокруг [вопроса] „а можно ли доверять этому мнению — или оно нечестное и вызвано какой-то финансовой зависимостью?“ — говорит Немцова. — Это нужно менять прямо сейчас — создавать механизм распределения частных денег». По мнению Немцовой, должны появиться новые организации, которые могут выступать посредниками между частными донорами и нуждающимися проектами — и прозрачно распределять эти деньги.
Шуманов полагает, что и самим грантополучателям следует быть более открытыми: «Нужно пересмотреть концепцию „Мы должны находиться в безопасности, делая хорошее дело“, чтобы больше раскрывать [информацию о себе и источниках своего финансирования], — повышая доверие к себе. Это главная задача политических структур. Без доверия они не могут функционировать».
«Не нахожу в себе сил. И не знаю зачем»
Анну, работающую в России волонтерку проекта «Передачи СИЗО», «наблюдения за срачами» приводят к «легкому безумию», говорит она «Медузе»: «Длительное нахождение под рисками и так давит на психику: ты живешь в паранойе, перед выходом из дома смотришь в глазок, не понимаешь, сколько у тебя времени осталось, — задержат, не задержат. И скандалы… Видишь их и понимаешь, что эти люди тебе не помогут — придется самому выкарабкиваться. Ощущение, что ты один, а за границей до тебя никому нет дела».
Несоответствие условий, в которых оказались активисты после 24 февраля внутри России и за ее пределами, усиливает глубокий разрыв в российском гражданском обществе.
Одним из способов преодолеть этот разрыв, считает Сергей Давидис из «Мемориала», — это «перестать говорить с людьми на языке порки». По его мнению, это помогло бы и расширить социальную базу антипутинского сопротивления, привлечь в него «колеблющихся россиян». «Оппозиция ошибочно считает сомневающихся или даже провоенных людей априори тупыми, — соглашается с этим тезисом Гармажапова. — Если ты игнорируешь аудиторию, которая тебе не нравится, это не значит, что она исчезнет».
Политолог Маргарита Завадская в разговоре с «Медузой» отмечает, что оппозиции, выехавшей за рубеж, трудно сохранять повестку, актуальную для россиян, и при этом выстраивать адекватное взаимодействие с Западом. Это «сложное упражнение», считает Завадская: «Главная задача — даже не столько между собой выстроить отношения, а остаться рукопожатными на Западе. Продолжать аккуратно выдерживать линию, которую все-таки способны и готовы терпеть западные партнеры».
При этом ожидания западных стран, которые продолжают поддерживать российскую оппозицию, судя по всему, скромные: несмотря на конфликты, они по-прежнему рассчитывают, что разные политические группы могут научиться сотрудничать и совершать совместные действия, рассказывают собеседники «Медузы».
Радикализировать повестку оппозиции Запад не считает нужным, уверен Иван Преображенский: «Например, на действительно антивоенную деятельность, в том числе подрывную, никто денег давать не хочет. Был в 2023-м на одном мероприятии с участием европейских политиков — так от организаторов-россиян потребовали не использовать даже само слово „борьба“: „Мы не можем создавать впечатление, будто мы поддерживаем акции прямого действия в России“».
После того как Михаил Ходорковский поддержал мятеж Евгения Пригожина, рассказывает Преображенский, американские фонды якобы передали своим грантополучателям, сотрудничающим с Ходорковским, чтобы они «больше ничего у них не просили». Сам Ходорковский подтвердил «Медузе» эту информацию, не уточнив, о каких фондах идет речь:
Я на тему пригожинского мятежа очень конфликтно поговорил в Госдепе, когда там собирались эксперты по России. Все прекрасно понимают, что смена режима возможна только в случае раскола, но зрелый тоталитарный режим не раскалывается на хороших и плохих — он раскалывается на плохих и плохих. Все это понимают! Но слова regime change в Вашингтоне запрещены.
Именно поэтому у меня было очень сложное отношение к части американской администрации. Я им сказал: «Ребят, можете тогда не лезть в наши дела? Просто не лезть? Потому что, если для вас путинский режим приемлем, не мешайте нам разбираться! Вы, раздавая деньги [оппозиции] и при этом запрещая им хотеть изменений в России, попросту отвлекаете людей, которые могли бы заниматься чем-нибудь другим».
Активисты и молодые политики, ушедшие в подполье, к собственным перспективам относятся скептически. «Многие из нас не увидят результатов своей работы при жизни, — уверена Дарья Серенко. — И смириться с этим очень сложно, потому что [преследует] ощущение, что ты работаешь в пустоту, в молоко, в никуда».
Примерно треть опрошенных «Медузой» активистов и политиков считает, что оппозиции придется ждать, пока путинская автократия не рухнет сама; по большому счету, никакая активность ускорить этот процесс не может. При этом вряд ли кому-то из нынешних оппозиционных лидеров удастся занять важные места в новой системе, убеждена Жанна Немцова. «Я понимаю, что у людей, которые в нынешних условиях занимаются политикой, должна быть какая-то мечта — что-то, что мотивирует их продолжать. И вот они поставили себе задачу поучаствовать в будущем демократическом транзите. Но он вовсе не всегда бывает демократическим — и может выглядеть как переход от одного авторитарного лидера к другому, — говорит Немцова. — Даже если к власти придет человек, разделяющий демократические ценности, — может быть, мы даже его имени пока не знаем, — вряд ли он возьмет и назначит везде лидеров оппозиции за рубежом. Он будет работать с теми, кому он доверяет. Кого знает. И кто ему лоялен».
«Нынешняя конструкция совершенно не годится — ни та, что собрана вокруг ФБК, ни та, что собрана вокруг Ходорковского, — рассуждает в беседе с „Медузой“ Максим Кац. — Никто из них не сможет вмешаться в российскую политику, даже когда появится шанс. Может, пока это все будет разрушаться, и я сам тоже пропаду. Ну, значит, будет так».
За несколько дней до публикации этой статьи конфликт между ФБК и Максимом Кацем продолжился. Фонд борьбы с коррупцией опубликовал видео, в котором утверждается, что рекламное агентство жены Максима Каца Екатерины Патюлиной сотрудничает с «ВКонтакте», «Национальной Медиа Группой» (ее совет директоров возглавляет Алина Кабаева) и «Газпром-медиа». «Медузе» Кац заявил, что не комментирует «текущие российские дела», связанные с его семьей. Он отметил, что его жена была создателем «Авторских медиа», но она не владелец компании.
И политологи, и некоторые активисты предполагают, что новое поколение оппозиционных лидеров появится внутри России. «Это будут совершенно новые люди. Молодые, не разочаровавшиеся, знающие, чего они хотят — и какую страну они хотят», — убеждена Александра Гармажапова. «Когда кремлевская стена начнет осыпаться, мы обнаружим множество прекрасных новых лиц, — говорит Свердлин. — Странно было бы в такой богатой на таланты стране считать, что если не Путин, то кто. Или если не оппозиция в изгнании, то кто».
«Все, что делала российская оппозиция — и хорошее, и плохое, — обнулилось 24 февраля, — считает политолог Иван Преображенский. — Но сами они только сейчас начинают это понимать. Вся бурная деятельность, которую мы сейчас наблюдаем, — просто попытка противостоять неизбежному ходу истории. И если они не осознают, что должны стать опорой и фандрайзерами для молодых организаций и новых лидеров, которые лучше чувствуют происходящее, то сами себя спишут в утиль».
Сергея Давидиса яростные столкновения разных оппозиционных групп заставили «разочароваться только в отдельных людях», но не в оппозиционном движении в целом: «Это не конец света, люди придут другие. Те, кто сейчас молоды и не участвует в формализованных вождистских структурах, чувствуют себя непредставленными. Но это пока».
Буквально «непредставленной» называет себя, например, 21-летняя Олеся Кривцова. Она родилась в Белгородской области и еще подростком начала смотреть ролики Навального. 23 января 2021-го Кривцова вышла на свой первый митинг в поддержку основателя ФБК, а в марте 2022-го — на свой первый антивоенный митинг. В начале войны Кривцова распространяла листовки «Феминистского антивоенного сопротивления». Утром 26 декабря 2022 года дверь в ее квартиру выломали силовики.
За антивоенные посты на Кривцову завели два уголовных дела, ее внесли в реестр террористов и экстремистов Росфинмониторинга. В марте 2023 года Кривцова сбежала из-под домашнего ареста с помощью эвакуирующего проекта «Вывожук»: вышла из квартиры и срезала с ноги браслет.
Сейчас Кривцова снимает квартиру в норвежском Киркенесе, пишет в местное издание The Barents Observer статьи о России и войне и заочно учится в Вильнюсском университете. По ее словам, она «сильно сепарировалась» от оппозиционной среды: «Не нахожу в себе сил — и не знаю зачем».
Едва столкнувшись с предыдущим поколением оппозиционеров, она расхотела с ним работать. Последней каплей для Олеси стали не конфликты, а приставания «одного из влиятельных в российской оппозиции людей»: «При личной встрече он вдруг стал очень много говорить мне про секс — хотя я вообще об этом не просила. Я просто сбежала от него — а потом узнала, что такое случалось не только со мной».
«Я не думаю, что меня сейчас кто-то представляет, — говорит Олеся Кривцова „Медузе“. — Не могу даже сказать, что мне кто-то из лидеров оппозиции нравится. Но я готова представлять себя сама. Пока мы не станем какими-то… чистыми, что ли, перед людьми, ничего хорошего не выйдет».
Лилия Яппарова при участии других авторов «Медузы»